Но скоро в душу Полиньки снова закралось отчаяние: если он останется непреклонен? если не поверит хитростям? "Что ж! пусть не думает он, что я боюсь его угроз!" – подумала она, топнув ножкой, – и осталась жить. Так она хитрила перед собой, испугавшись самоубийства.
Полинька села у окна и задумчиво всматривалась в мрачное небо; тучи быстро мчались… вот (и Полинька сильно обрадовалась) показалась звездочка, еще и еще. Полиньке живо представился Каютин, который иногда рассказывал ей о звездах; она забылась и предалась воспоминанию. Так прошло с полчаса. Вдруг посреди глубокой тишины послышался шорох на дереве; она подняла голову и в испуге отскочила от окна. Кто-то сидел на сучке дерева и покачивался; фигура спустилась ниже, в уровень с окном, села верхом на сучок и стала снова покачиваться. Полинька с напряженьем всматривалась в нее и, наконец, радостно вскрикнула и кинулась к форточке: она узнала своего приятеля – рыжего мальчишку, с которым немножко поссорилась, когда в первый раз приходила Горбуну. Ей казалось, что он пришел спасти ее, и, протянув ему руку, она сказала умоляющим голосом:
– Спаси меня! выпусти!
– Тише, – отвечал шепотом мальчишка, погрозив ей пальцем. – Ну, а как я тебя спасу? Пожалуй, взлезай на дерево: я не буду кричать!
Полинька тяжело вздохнула: взлезть на дерево из форточки было невозможно.
– Как же ты забрался сюда? – спросила она мальчишку, желая хоть продлить с ним свидание.
– Как забрался? я привык лазить по нашим деревьям.
– Что ты тут делаешь? – спросила Полинька.
– Гуляю. Днем хозяин запирает меня, как идет со двора, – так я вот по ночам зато гуляю.
– Разве весело тебе сидеть на дереве?
– А как же! я все видел, все; сколько у него золота, каменьев! Уф!
И мальчишка прищелкнул языком.
– Где же ты все видел?
– А вот сижу здесь и смотрю, что в комнате делается. Как вырасту, уж я ему дам себя знать!
И он сжал кулак.
– Так ты его не любишь? – спросила Полинька, довольная, что нашла еще человека, который ненавидит горбуна.
– Я люблю ли его? ха, ха, ха! А вот я ему покажу, как вырасту!
– Что же ты сделаешь?
– Что я сделаю!.. а тебе на что?
– Я буду рада, если ты ему что-нибудь дурное сделаешь; я его тоже ненавижу: он гадкий! -
– За что ты его бранишь? вишь, он куда тебя запер. Я раз хотел посмотреть в щель, что он здесь делает, – так он меня чуть не убил. А как ты упала, так он плакал, рвал на себе волосы… вишь ты какой! ха, ха, ха!
И мальчишка засмеялся.
– Я его не люблю! он обманул меня, он злой!
– Злой, а небось тебя не запер, как нас с Машкой, – злобно заметил мальчишка.
– С какой Машкой? – спросила Полинька, вздрогнув, и ей тотчас представилась другая жертва, подобно ей завлеченная обманом и, может быть, погибшая.
– Кто Машка? моя сестра! – мрачно отвечал мальчишка и запел петухом.
– А большая твоя сестра? она здесь тоже живет?
– Машка? нет, она умерла.
– Давно? а который ей год был?
– Я почем знаю!.. меньше меня ростом – по грудь мне приходилась.
Полинька нехотя рассталась с мыслию, что не ее одну постигла такая страшная участь.
– Отчего твоя сестра умерла?
Мальчишка не мог вдруг отвечать на вопросы; он сначала сам повторял:
– Отчего умерла?.. оттого умерла… ну, так же умерла, как наш тятька.
– А кто твой отец был?
– Я не знаю; я маленький был; помню, как он лежал на столе, такой худой и страшный.
– Так вы сироты?
– Ха, ха, ха! барыня-сударыня, подай Христа ради сироткам, хоть копеечку! – запищал мальчишка. – Мы, бывало, с Машкой, – прибавил он с увлечением, – так прашивали. Нет, у нас мать есть. Одна барыня увидала Машку на улице и взяла ее к себе, платье ей сшила, куклу купила; Машка ушла от нее: скучно стало сидеть в комнате! Где, бывало, не перебываем в целый день! А как дурная погода, так больше доставали: дрожим, будто от холоду; я притворяюсь хромым, слепым или немым. Машка и ну кричать: "Господа, подайте слепому убогому сироте!" Иной остановится, начнет спрашивать, – Машка и врет: что мы ничего не ели с утра, что мы сироты. И ее научу; она слушалась меня…
– Ну а мать знала, что вы милостыню просите?
– Мы ей деньги приносили; она на фатере жила с нищими. Нас сначала две старухи брали с собою, а особенно Машку, когда та была маленькая. Потом мать велела нам ходить одним; я ей сказал раз, что Машке дают много денег господа.
Полинька забыла на минуту свое положение и в ужасе слушала мальчишку.
– Ты любишь свою мать?
– Я люблю ли свою мать? – и мальчишка задумался. – Да, люблю, когда она не бранится…
– Как же ты сюда попал?
– Как сюда попал? А мы раз шли с Машкой по улице, увидали горбуна; я согнулся, как он, да и стал просить милостыни: мать, дескать, на столе лежит, нечем похоронить. Он руку в карман, а другой как схватит меня за шиворот. Я крикнул, Машка заплакала и ну его просить, руку ему целует. А он погрозился ей да и говорит: "Ведите меня к матери: посмотрю я, как она на столе лежит". Я было не хотел, да он будкой грозит; вот и пришли. Мать спала. Уж как он кричал на нее: зачем, вишь, у ней дети нищие! Покричал и говорит: "Я возьму к себе твоих детей: пусть они трудами хлеб достают". Мать и отдала нас. Он ей платит в месяц, не знаю сколько. Я ей жаловался, как сестра умерла, да она его боится. А он теперь уж совсем не пускает меня к ней. Да вот вырасту…
– Вы одни у него жили?
– Одни; до нас тоже, верно, жил мальчик; мы нашли в подвале игрушку. Машка очень боялась хозяина. Мы с ней двор выметали, все в доме убирали; я платье вычищу, все сделаю. А он как со двора, так и запрет нас. "Дети, – говорит, – могут и дом зажечь!" А в подвале почти совсем темно, вот и сиди, пока воротится! А крысы какие там, так и бегают! Машка их боялась; раз, как она спала, крыса по ней пробежала; с тех пор она и ну плакать: все ей страшно было. Да вдруг и захворала, все; меня просила: убежим! хотелось ей к матушке и погулять. Мать сама часто приходила к нам; вот как Машка уж совсем исхудала, хозяин и велел ее взять; а потом уж она скоро и умерла…