Три страны света - Страница 202

202

Полинька вздрогнула; ей стало страшно, она окликнула Дарью. Дарья погрозила ей и по-прежнему стала смотреть на портрет. Долго она оставалась в таком положении, потом вдруг вскочила, спрятала проворно портрет, закуталась в простыню, сбросила с себя чепчик, распустила свои длинные седые волосы, достала какой-то смятый цветок и воткнула его в голову; долго она охорашивалась, наконец подошла к Полиньке и спросила:

– А что? я похожа теперь на портрет?

И, не дождавшись ответа, она села в угол и осталась неподвижно.

Полинька испугалась. Она видела, что старуха сильно расшевелила тяжелые воспоминания, что этот портрет, которого она не видала около тридцати лет, произвел болезненное впечатление на несчастную. И перепуганная Полинька кинулась к шарманщику. Скоро собрались все, стали окликать рябую старуху; но она не говорила ни слова, не шевелилась, не мигнула глазом. Наконец через четверть часа старуха поднялась на ноги и сказала:

– Ух, устала!

Она сняла цветок, надела чепчик. В ее лице и в движениях заметно было изнеможение.

– Ну, что вытаращили на меня глаза? – сердито крикнула она на шарманщика и его жену. – Не видали, что ли, как пишут портреты? надо сидеть смирно, а вы меня кличете! Ну, разве можно поворачивать голову во все стороны? глупые!

Глаза ее были дики, она улыбалась поминутно и, забравшись на постель, тоскливо запела:

Ах, скажи, зачем меня ты полюбила…

Полинька кинулась к жене шарманщика и в отчаянии вскрикнула:

– Ах, боже мой, боже мой! Она с ума сошла!

Глава Х

ЧИТАТЕЛЬ УЗНАЕТ, КТО БЫЛ МЛАДЕНЕЦ, ПОДКИНУТЫЙ 17 АВГУСТА 179* ГОДА БОГАТОМУ ПОМЕЩИКУ

После тонкого обеда и только что расставшись с друзьями, Тульчинов сидел в креслах, покуривая сигару; его полное и немного раскрасневшееся лицо выражало столько спокойствия и довольства, что каждый бы мог позавидовать ему.

Перед ним стоял повар, с глубокомысленной думой на челе; он соображал обед к завтрашнему дню. Тульчинов на сытый желудок делал оценку каждому предложенному блюду. Если он чувствовал влажность на языке при каком-нибудь кушаньи, то утверждал его на завтра.

– Ну, Артамон Васильич, у нас, кажется, обед-то формируется на аглицкий манер, – сказал он.

– Да-с! уж ростбиф будет деликатный! – отвечал Артамон Васильич с гордостью.

– Ну, а суп?

– А ла тортю-с!

– И-и-и! ты думаешь?

Тульчинов закрыл глаза и с минуту пребывал в этом положении, а повар не сводил с него глаз и нетерпеливо ждал решения.

– Да, хорошо! пожалуй! – нерешительно проговорил Тульчинов. – Ну, а третье блюдо? – спросил он вдруг.

Артамон Васильич поднял кверху глаза, будто искал вдохновения.

Но в эту самую минуту поднялся в передней страшный шум и говор. На лице Тульчинова изобразилась досада, и, глядя на повара, продолжавшего искать вдохновения, он нетерпеливо спросил:

– Какой же соус?.. Экие! позаняться ничем не дадут.

Вдруг Яков, против своего обыкновения, с шумом распахнул дверь и, запыхавшись, радостным голосом сказал:

– Из деревни нарочный прислан!

Трудно вообразить, как сильно подействовали эти слова на Тульчинова и на повара; они, лукаво улыбаясь, с минуту безмолвно глядели друг на друга.

– Что, а? как нарочно, к жаркому, верно, свежая дичь! – радостно воскликнул Тульчинов.

– Не молочничек ли? – с восторгом заметил повар.

– Прикажете Федора сюда позвать? – спросил Яков.

– Зови, зови сюда! – самодовольно потирая руки, отвечал Тульчинов. – Нет, – продолжал он, сгорая нетерпением, – сам пойду!

И старик вскочил и пошел к двери. Приезжий Федор, с красным лицом, в нагольном тулупе, в длинных сапогах, был окружен детьми, женщинами, кучерами и лакеями; все в один голос делали ему вопросы: кто про корову свою, кто про знакомых, кто о матери, кто об отце.

Федор вертел голову во все стороны и не знал, кому отвечать; Тульчинов, появившись в прихожей, вывел его из затруднения; в минуту он остался один. Федор отвесил низкий поклон своему барину.

– Ну, здорово, здорово! – сказал Тульчинов. – Что? все ли благополучно?

– Слава богу-с, все благополучно у нас! – с новым поклоном отвечал Федор.

– Что, Филипп Филиппыч прислал?..

– Да-с, изволили прислать к вашей милости.

Федор озабоченно сунул руку за пазуху, бережно вынул из кожаного большого мешка пакет и с поклоном подал его барину. Тульчинов подозрительно осмотрел пакет.

– Вот и письмо к вашей милости от Филиппа Филиппыча, – сказал Федор, подавая письмо.

– Ну, а еще чего-нибудь прислали с тобой?

– Никак нет-с… я-с на почтовых.

– Это что значит? – с удивлением спросил Тульчинов.

– Не могу знать-с, Филипп Филиппыч приказал-с.

Тульчинов тяжело вздохнул и сказал:

– Ну, накормите его хорошенько, пусть поживет в Петербурге.

Федор поклонился.

– Посылать нарочного – и не прислать ничего! – с грустию сказал Тульчинов, обращаясь к повару, стоявшему позади. – Нехорошо, право, нехорошо!

Повар печально покачал головой, будто совершенно соглашаясь с мнением своего барина. Воротившись к себе в кабинет, Тульчинов уселся в кресло и нехотя распечатал письмо своего управляющего Филиппа Филиппыча:

"Ваше высокоблагородие! По милости божией, все у нас обстоит благополучно. Простите великодушно, что никакого гостинца не прислано: вы ниже увидите причину. Я по делу был в городе, как за мной прислала повивальная бабка Авдотья Петрова Р***. Я нашел ее на смертном одре, то есть на краю гроба. Она немедленно требовала переслать вашей милости какие-то важные бумаги; я снарядил при мне находившегося Федора…"

202