Три страны света - Страница 261

261

– Вам, может быть, покажется странным мой поступок… А впрочем, мне все равно! – прибавила она с презрением. – Я призвала вас сюда, чтоб вы мне сказали: истинное ли происшествие, что вы говорили?

И она смотрела на Каютина, дрожа всем телом.

– Да, – отвечал он печально.

– И этот несчастный… это был он? – почти с воплем сказала Лиза, закрыв в ужасе лицо.

– Да.

Лиза заглушила свой стон, прижав к губам весь уже смоченный слезами платок. Глухое рыдание ее могло сравниться только с рыданьем Душникова, когда он прощался с ней.

– Пойдемте в комнату, здесь сыро! – с участьем сказал Каютин.

Лиза, громко зарыдав, махнула ему рукой и кинулась бежать по аллее.

Каютин возвратился в комнату.

Граблин, узнав, что Лиза плакала, побежал к ней, но нигде не нашел ее и возвратился в комнату в сильном волнении.

– Степан Петрович, где Лиза? – спросила старушка, видя, что он пришел один.

– Не знаю, ее нет в саду.

– Где же она? – тревожно воскликнула бабушка и прибавила спокойнее:

– Верно, наверху!

– Я был там сейчас, ее нет! – с испугом заметил Граблин.

Все засуетились и кинулись в сад, взяли фонарь и стали искать Лизу.

Бабушка в отчаянии кричала в саду:

– Лиза! Лизанька! где ты?

Даже Соня, бледная, бегала по саду и кричала:

– Барышня, барышня! где вы? вас ищут!

В слезах привели бедную перепуганную старушку обратно в комнату; рыдая, звала она свою внучку. Граблин бегал, как сумасшедший, из саду наверх, потом опять в сад.

Но вдруг вбежала Соня и радостно объявила, что барышня очутилась у себя в комнате.

Все пошли наверх, но дверь была заперта на ключ; стали стучать, никто не откликался. Бабушка первая, едва сдерживая слезы, звала Лизу. Ответа не было! Граблин рвал на себе волосы и в исступлении кричал:

– Надо выломить дверь, может с нею что-нибудь случилось!

Кто-то кинулся к двери.

– Не сметь! оставьте меня в покое! – резким голосом произнесла Лиза и еще раз повернула ключ в замке.

– Лизанька, голубушка, покажись! что с тобою? – радостно сказала старушка, услышав голос своей внучки.

– Оставьте меня, молю вас, оставьте меня! – таким раздирающим голосом отвечала Лиза, что все стоявшие попятились от двери, переглянулись и замерли в каком-то недоумении, потом на цыпочках сошли вниз.

Уселись вокруг стола, пробовали завести разговор, но он не вязался. Гости разошлись, остался один Граблин с бабушкой, которая сильно горевала, что сделалось с Лизой?

В тот вечер они не дождались Лизы: она не вышла из своей комнаты; то же было и на другой день; она ничего не ела, даже не откликалась на нежные просьбы бабушки.

Старушка, наконец, пришла в такое отчаяние, что разрыдалась и, упав на колени перед дверью, решительно сказала:

– Я не встану, пока ты не отворишь мне двери, Лиза. Пусть тут умру я, старуха!

Дверь растворилась, и Лиза, с распухшими глазами, бледная, с воплем кинулась к своей бабушке и, целуя ей руки, твердила в отчаянии:

– Я не виновата, я не виновата!

Долго бабушка и внучка плакали вместе – одна от радости, другая от угрызения совести…

Лиза совершенно изменилась: в ней не осталось и тени детской резвости; в ее взгляде, в походке и во всех движениях выказывалась томительная грусть.

Бабушка часто не узнавала свою внучку и с беспокойством иногда спрашивала Граблина:

– Что с ней? да моя ли это Лиза?

Между тем Лиза была, казалось, покойна, даже предупредительна ко всем, особенно к Граблину, и если видела его скучным, то жала ему руку и умоляющим голосом говорила:

– Не скучайте, мне очень тяжело!

Или она горько плакала, уверяя, что она злодейка, что она отравляет жизнь всех, кто близок к ней.

Вместо смуглого и полного жизни цвет лица сделался у ней желтый, болезненный, щеки впали, глаза сделались еще больше, но лишились своего чудного огня. Лиза часто от слабости лежала по целым дням в постели, жизнь ее горела…

Глава VIII

ГОРЕ И РАДОСТЬ ПЕРЕМЕШАНЫ В ЖИЗНИ

Усердно искал Полиньку Каютин. Рассказы Граблина пробудили в нем темную надежду, что, может быть, она не виновата и счастье их еще возможно. Но поиски были напрасны, и он, наконец, с отчаянием прекратил их, решив, что она или умерла, или уехала куда-нибудь. И в уме его уже рисовался план самому пуститься снова в дорогу, забраться куда-нибудь подальше, к новым картинам природы, к новым трудам и впечатлениям; авось угомонится томительная тоска, которою полно было его сердце! Он ждал только весны, чтоб оставить Петербург.

И как было найти ему Полиньку? Встретив в самую тяжелую пору своей жизни неожиданную покровительницу в полоумной рябой лоскутнице, тихо, незаметно жила она в самом отдаленном углу огромного города, редко покидая темную лачужку и почти не показываясь в большие улицы.

С отъезда Каютина жизнь ее исполнена была стольких страданий, что она дорого ценила мрачную и уединенную лачужку, заваленную тряпьем, в котором целые дни рылась лоскутница, напевая дребезжащим старческим голосом заунывные песни. Однообразна была жизнь Полиньки, полная утомительного спокойствия, невозмутимой тишины, которую дорого ценят несчастные. Одна была забота у ней – облегчать труд и горе бедной старухи, которая приняла в ней участие. Но скоро не стало и наружного спокойствия в бедной лачужке. Здоровье лоскутницы быстро разрушалось. Иногда ум ее так помрачался, что она переносилась воображением за несколько лет назад и жила в прошедшем. Лоскутница разговаривала с Полинькою, как с ее матерью; ворчала, бранилась ежеминутно. А потом, очнувшись, страдала мыслью, что мучит бедную Полиньку, целовала ее и со слезами упрашивала не жалеть ее, бросить…

261