Три страны света - Страница 61

Полинька испугалась. Голос горбуна звучал такой искренностью… и он сам так покорен… между тем, что же будет с Надеждой Сергеевной?

И бедная девушка машинально произнесла:

– Борис Антоныч!

Как ни был слаб ее голос, горбун расслышал его; в одну, секунду он очутился опять в карете против Полиньки и спросил ее:

– Что вам угодно?

Но быстрота, с какою вскочил он в карету, поразила Полиньку, и в новом испуге она отвечала:

– Я вас не звала!

Горбун заскрежетал зубами и, быстро выпрыгнув из кареты, угрожающим голосом сказал:

– Прощайте… может быть, навсегда!

Потом он засмеялся по-своему – тихим ироническим смехом, с силой захлопнул дверцу кареты и дико закричал кучеру:

– Эй, вези, куда приказано!

Горбун не выходил у Полиньки из головы. Его большие сверкающие глаза, голос, которым он прощался с ней, быстрота движений, странная в такие лета, – все так поразило ее, что она не могла ни о чем больше думать…

Уж не один, а тысячи горбунов сидели в карете: их глаза были устремлены на нее, и скрежет зубов заполнял карету. Полинька чувствовала, что в голове у ней все вертится; горбуны тоже завертелись… Полинька закрыла глаза и прислонила головку к углу кареты. Она не помнила, долго ли оставалась в таком положении… ветер вдруг пахнул ей в лицо, и знакомый голос произнес так проворно, как только могут говорить одни сидельцы Щукина двора, зазывая прохожих в лавки:

– Пожалуйте-с!

Узнав кирпичовского артельщика, обрадованная Полинька чуть не кинулась ему на шею.

– Здесь? – торопливо спросила она.

– Здесь, пожалуйте-с! – отвечал артельщик и, пропустив Полиньку в калитку, закричал извозчику: – Пошел!

Калитка с шумом захлопнулась. На дворе была страшная тьма. Нигде ни признаков огня. Дождь лил как из ведра.

– Куда же мы приехали? -спросила Полинька, осторожно ступая по какой-то скользившей доске за своим вожатым.

– Пожалуйте-с! – отвечал опять артельщик и стал подниматься на какое-то крыльцо.

Они вошли в сени, потом, отворив какую-то дверь, снова поднялись по лестнице и, наконец, очутились в длинном и темном коридоре. Шаги их печально раздавались в тишине. Сырой, удушливый воздух, паутина, которую Полинька чувствовала на своем лице, – все показывало, что люди были здесь редкие гости. Полиньке опять стало страшно, и, схватив артельщика за руку, она робко спросила:

– Да куда же мы идем?

– Пожалуйте-с, – отвечал артельщик и отворил дверь.

Полинька нерешительно переступила порог, и дверь тотчас захлопнулась.

Комната, куда вошла Полинька, была совершенно темна.

– Где же Надежда Сергеевна? – спросила Полинька и обернулась.

Но артельщика уже не было.

Вдруг комната осветилась, и ужас, ни с чем не сравнимый, охватил душу несчастной девушки: у противоположной двери показалась горбатая фигура со свечой в руке. Полинька хотела вскрикнуть, но голоса недостало, и она стояла недвижно, не сводя своих черных прекрасных глаз, обезумленных ужасом, с горбуна…

Точно, фигура его могла испугать в ту минуту. Он был бледен, по губам его пробегала судорожная улыбка, тогда как глаза сохраняли выражение неумолимой жестокости; грудь его высоко поднималась, и рука, державшая подсвечник, дрожала. Медленно и плавно стал он подвигаться вперед, поводя свечой и глазами вокруг комнаты. Увидев помертвелое лицо Полиньки, он приостановился и поставил свечу… Через минуту, заложив руки за спину и язвительно улыбаясь, начал он приближаться к Полиньке мерным и тихим шагом, как будто боялся ее испугать.

Но сильней уже не было возможности испугать несчастную Полиньку… С отвращением отшатнувшись при его приближении, она слабо вскрикнула и упала… в объятия горбуна.

Башмачник был покоен всю ночь: ему сказали, – что Полинька поехала к Надежде Сергеевне. Утром рано он сидел за работой и прилежно обшивал ленточками башмаки. Вдруг к нему вбежала встревоженная Надежда Сергеевна и отчаянным голосом спросила:

– Где Поля?

Работа выпала из рук башмачника; он вскочил и дико смотрел на Надежду Сергеевну.

– Разве она не у вас? – спросил он.

– Ее не было вчера у меня; по просьбе мужа я писала к ней, чтоб она приехала. Ждала, ждала: нет ее!

И она заплакала.

Башмачник схватил себя за голову:

– Где же она? Боже мой, что с ней? не он ли… злодей…

Башмачник поднял голову; лицо его налилось кровью, посинелые губы дрожали. Он кинулся к Надежде Сергеевне и, схватив ее руки, раздирающим голосом кричал:

– Где же, где же она? – говорите скорей!

Сложив руки на груди, он смотрел на нее умоляющим взором и слабым голосом повторял:

– Где же она?

– Я боюсь… – начала Надежда Сергеевна; но слезы помешали ей продолжать.

В каком-то исступлении башмачник бегал по комнате. Он рвал на себе волосы, бил себя в грудь, страшно стонал, будто ему вывертывали члены… Надежда Сергеевна забыла собственное горе и стала его успокаивать.

– Я сейчас пойду к нему, – кричал башмачник, – я заставлю его!

– Боже мой! если что случилось, о, она не переживет! – в испуге сказала Кирпичова.

– Замолчите, замолчите! – закричал башмачник, зажимая себе уши.

– Сходите попросите кого-нибудь, чтоб защитили сироту!

– А! – радостно закричал башмачник. – Я знаю, кто может ее защитить!

Он ударил себя в лоб и бросился в другую комнату. Там он быстро стал одеваться, все надевал навыворот, ничего не мог отыскать, держал шляпу в руках, а сам искал ее всюду.

– Бегите скорее! что с ней?.. Бедная, бедная Поля!

Башмачник выбежал из комнаты. Надежда Сергеевна хотела было итти за ним, но не могла его догнать. Она вернулась в его комнату и залилась слезами, повторяя отчаянным голосом: