Три страны света - Страница 99

Городскому жителю редко случается видеть природу, особенно встречать утро среди лесов. А когда и случается ему засидеться в гостях за картами до рассвета, так, возвращаясь домой, он страшно зевает, глаза его сжимаются, голова тяжела, и прекрасное утро, напротив, сердит его, потому что жаркие лучи солнца режут ему глаза. Он спешит домой и радуется, что непроницаемые занавески защищают его от докучливого солнца.

И Тульчинов и присоединившиеся к нему товарищи с минуту молчали, пораженные картиной "чудесного утра. Они с жадностью впивали влажный воздух.

– Как хотите, господа, а я посижу здесь, – сказал, наконец, Тульчинов.

И, сняв с себя непромокаемый пальто, он бросил его на траву, лег лицом к небу и, прищуривая глаза, с наслаждением глядел на облака. Остальная компания последовала его примеру. Только юноша в лакированных башмаках не находил себе места, потому что его туалет был слишком изящен и легок, чтоб лечь на траву.

– Как мы все глупы, господа, – начал Тульчинов, глядя в небо, – живем в душном городе, вечно в комнатах!

– Нельзя ли меня исключить! – перебил с досадой юноша в лакированных башмаках, с ужасом ощупывая свой полусюртук светлого цвета, который запачкался травой и был сыр.

– Почему тебя исключить? – ты тоже городской житель, – сказал Тульчинов.

– Потому что я желаю остаться им навсегда и не сожалею, что встаю так поздно.

– Юноша сорвал полевой цветок, вдел его в петлю своего сюртука и начал любоваться им.

Тульчинов привстал: казалось, он хотел спорить, но, увидав, что все внимание его противника поглощено эффектом бутоньерки, лег по-прежнему и сказал:

– Мы во многом виноваты: наши физические болезни все от нас же происходят, а затем и душевные.

– Давно ли вы сделали это открытие? – заметил молодой мужчина, сухой и бледный.

– Сейчас, – весело отвечал Тульчинов. – Я в городе часто бываю сердит: мне то не нравится, другое: поеду за город – и все забываю: природа меня мирит с людьми, с их низостями, с их…

– Мне кажется, природа вас озлобляет, потому что я в первый раз слышу от вас, что люди низки, – перебил его худой и бледный молодой человек и закашлялся очень подозрительно.

– Поверьте мне, я люблю людей и готов пожертвовать для их блага своей жизнью.

– Может быть, вам жизнь надоела? Мы всегда то отдаем другим, что нам не нравится или никуда не годится.

– Совсем нет! – возразил Тульчинов.

Но бледный молодой человек с жаром перебил его, продолжая начатую мысль:

– Почему, если вы имеете нужду, вам прежде всего предлагают дружбу, сожаление, а не деньги?

– Не горячитесь; я знаю очень хорошо людей, понимаю их эгоизм, но я, я очень люблю жизнь в эту минуту.

И Тульчинов с наслаждением осмотрелся кругом.

– Надо уметь пользоваться ею, а жизнь очень хороша, – прибавил он.

– Да, она хороша, но не для всех. Например, завтра вместо этой травы я увижу зеленое сукно, вместо этого леса – кучу перьев, вместо воды – чернила! Теперь я взобрался по мягкой траве на гору; завтра я должен буду взойти в четвертый этаж, чтоб просидеть в душной комнате несколько часов. Нет, я не так скоро мирюсь с жизнью и прощаю ей.

Молодой человек покончил речь сильным кашлем, и от волнения на его бледных и впалых щеках выступил багровый румянец.

Несколько голосов восстали против него, а некоторые за него.

– Вот откуда вытекают наши страдания; из злопамятности! Я так все простил и все забыл, – сказал торжественно Тульчинов.

– Очень понятно; сравните меня с собою: кто поверит, что вы гораздо старше меня?

– Что ж! вы больны, а я здоров: ваши страдания вас состарили прежде времени.

– Ведь и вы страдали? – язвительно спросил бледный молодой человек.

– Да, но я их вынес; вы слабее меня; вы…

– Нет-с, извините, тут есть другая причина. Вы страдали из прихоти!

Все засмеялись; особенно заливался юноша в лакированных башмаках, как будто отмщая Тульчинову за утреннюю прогулку, которую он устроил.

– Как из прихоти? – спросил удивленный Тульчинов.

– А вот как: вы страдали, лежа на диване и куря дорогую сигару, а я страдал, умирая с голоду и холоду. Вы, господа, имеете об этом чувстве, которое называют страданием, очень приятное понятие…

И бледный молодой человек обвел насмешливым взглядом всю компанию и продолжал:

– Вам есть хочется? у вас аппетит? – вы радуетесь, потому что вас ожидают тонко приготовленные блюда. Я же, я до сих пор без страха не могу чувствовать голод: мне все кажется, вот я опять перечувствую унижение, злобу на свое бессилие, как в былое время, когда над головой моей пируют гости, а я, я думаю, где взять обед… Вы живете с людьми по вашему вкусу, а я жил с теми, с кем столкнет необходимость. Вы не знали отказа своим прихотям, а я разучился их иметь. Ну, а остальные чувства я делю поровну.

– Какие же? какие? – спросило несколько голосов разом.

– Обманутая любовь, дружба…

Тульчинов задумался и глубокомысленно сказал:

– Да! человек не может существовать без пищи.

– Следовательно, нам пора итти удить рыбу, а то мы останемся без обеда, – сказал юноша в лакированных башмаках, радостно засмеявшись своей остроте и вскочивши на ноги. – Господа, вперед… Marchons! {Пойдем. (Ред.)}

И он промурлыкал что-то нараспев по-французски. Все поднялись; один только бледный молодой человек продолжал сидеть, погруженный в задумчивость.

– Что же ты? – спросил Тульчинов.

– Идите, я здесь посижу, – отвечал он.

– Ну, как хочешь.

И Тульчинов поспешил догнать своих товарищей.

Оставшись один, молодой человек долго кашлял; у него показалась горлом кровь. Он скорчил отчаянную гримасу и презрительно улыбнулся вслед весело удалявшейся компании. С час просидел он на одном месте, устремив глаза на кончики своих сапогов. Его не занимали ни птицы, распевавшие и летавшие вокруг его головы, ни стрекоза, скакавшая и трелившая, ни травы, ни цветы; все жило и цвело вокруг него, а он думал о смерти!