На другой день у Кирпичова отслужили молебен.
– Знать, скоро! – с улыбкой злобного удовольствия сказал Харитон Сидорыч и пошел отыскивать места к приятелю.
– Лопнет! – сказал франт-приказчик другому франту-приказчику.
– Лопнет! – отвечал тот.
– Что здесь делать теперь? пойдем-ка хоть по чаям.
– В славный город, что ли?
– Нет, в новооткрытый. Зеркала, брат, там какие! А орган – двенадцать валов! Как поставят "Не одна ли во поле дороженька", так я те скажу… ревел, брат, я вчера за ним что силы было, – не слышно! А Роберт – что супротив него палкинский?! там, брат, почище будет. Пойдем.
И пошли.
Еще немного погодя в магазин явилось официальное лицо. Вслед за ним явился еще человек, державший в одной руке какую-то книгу, в другой сургуч и печать. Официальные посетители потребовали свечку и подошли к двери магазина. Какое зрелище! – тут впервые воскликнуть Кирпичову было бы кстати, но его тут нет. Он у себя в комнате. Он позвал Граблина.
– Это ничего, Степан Петрович, – говорит он ему, – ничего, что там, в магазине-то, того… с вами-то я все-таки рассчитаюсь ужо, только уж вы того… вон там, в законах-то – уголовный суд! если книги не в порядке; да до этого не дойдет: я вот только съезжу к одному человеку – и велят распечатать. А все оно не мешает… ишь время уж такое вышло!
Молодой человек сел работать, а Кирпичов поехал с официальным лицом.
Едут они по Мещанской, едут по Гороховой: вот перед ними дом, где Кирпичов весело проводил время, – мимо; переезжают Сенную, перед ними еще дом, напомнивший Кирпичову много веселых вечеров, – мимо; едут по Обуховскому шоссе, перед ними опять дом, но его не знает Кирпичов; он читает вывеску: "Долговое отделение тюрьмы".
– Стой, – сказало официальное лицо.
Колесо остановилось!
Струнников переулок находился в большом волнении: имя Полиньки переходило из уст в уста. Девица Кривоногова, по праву ее прежней хозяйки, кричала сильнее всех. Она была источником всех странных слухов о Полиньке, повергавших скромных жителей переулка в истинное удивление.
– Мне уж, верно, на роду написано, – говорила она кстати и некстати каждой встречной и каждому встречному, – только чужом счастьи заботиться! Ну, эта хоть смазлива с лица, а то жила до нее у меня, так просто перед ней дрянь, а как устроилась-то! в шелковом салопе гуляет, и шляпа с пером!
– Так-таки она за барским столом и сидит? – с удивлением спрашивали любопытные слушательницы.
– За столом?.. да чего? она в карете ездит, и два лакея сзади! – с гордостью отвечала девица Кривоногова.
– Ах ты, господи! – с ужасом произносили слушательницы.
– И смеху-то сколько! – с усилием продолжала девица Кривоногова, поощряемая их возгласами. – Я прихожу и говорю ему (она указала на венецианское окно Доможирова), что его-то невеста… ведь туда же, старый шут, сватался к ней:! (Красное лицо девицы задергалось, а глаза злобно забегали). – Небось, теперь двумя руками крестится, что бог избавил его от такой жены. Вот уж так прибрала бы его к рукам.
– Ну, да чтобы ей в нем? – заметила одна кумушка.
– Что? как? а дом?! а деньги в ломбарде! Ведь он, как жид, скуп!
Этими восклицаниями девица Кривоногова высказала все свои тайные помышления, задушевные планы.
– Да ведь сын есть, – заметили ей.
– Сын! Что ж такое, что сын! Это благоприобретенное: он властен не только жене, да хоть своим котятам отдать… вот как-с! я дело-то лучше другого крючка знаю! Ишь, не поверил, как я ему сказала, что в карете ездит: побежал сам посмотреть. Ха, ха, ха! он ей шапку снял, а она отвернулась… ха, ха, ха!
И девица Кривоногова долго хохотала,
– А этот немчура, – продолжала она с новым жаром, – кажись, уж как сладко смотрел на нее, словно она сестра ему, а небось, как я стала рассказывать, глаза выпучил, рот разинул; я ему говорю, а он не верит! А потом плакать начал: ишь, зависть какая, подумаешь, у человека!
И девица Кривоногова тяжело вздохнула, поближе придвинулась к своим слушательницам и продолжала таинственным голосом:
– Да она мне тогда же не раз говорила: "Что, – говорит, – моя голубушка Василиса Ивановна, за бедного-то выходить? Слава те, господи, я рада-радехонька, что отделалась: я себе найду мужа, как деньги будут, а пока поживу в свое удовольствие!"
Такие толки повторялись беспрестанно, каждый день разрастаясь и питая праздное любопытство жителей всего переулка, в которых страсть к новостям, сплетням и пересудам была развита почти столько же, как в уездных городках. Всякая мелочь, будь только новая, возбуждала в них живейшее движение. Так, в одно утро общее внимание было привлечено молодым человеком, который, бог знает откуда взявшись, бродил по Струнникову переулку и читал надписи на воротах. Девица Кривоногова в то время занята была делом: она секла небольшого щенка, очевидное отродие Розки, нисколько не перещеголявшее красотой свою родительницу. Щенок визжал на весь переулок, а девица Кривоногова приговаривала за каждым ударом:
– Не бегай на чужой двор, не играй с кошками; вот тебе, вот тебе!
– Это дом Кривоноговой? – спросил молодой человек, смотря на поучительную сцену.
– Я, а что? кого нужно? – запыхавшись, спросила девица Кривоногова, придерживая за шиворот собачонку.
– Девица Климова не здесь ли живет?
– Кто? Палагея Ивановна?
И девица Кривоногова выпустила из рук собачонку и радостно отвечала:
– Она около четырех лет у меня жила; я, можно сказать, знаю ее, как свои пять пальцев.
– Можно ее видеть? – поспешно спросил молодой человек.