Три страны света - Страница 34

– Эх, Василиса Ивановна! – с упреком заметил Доможиров, – нехорошо чернить сироту: ведь я вижу, как она живет. Нас с вами сковороду лизать заставят.

– Так я лгу, что ли, по-вашему? а?

И хозяйка вытянулась во весь рост и, дрожа от злости, кричала:

– Так я лгунья? И все из-за скверной девчонки! Спасибо вам, спасибо, Афанасий Петрович! Вот, делай добро людям!

– Полноте, Василиса Ивановна, разве я вам что-нибудь обидное сказал?

– А, так вам кажется, еще мало вы меня обругали? так я буду сковороду лизать? а? Небось, вы ее хвалите, горой за нее, а я ведь тоже сирота!

И хозяйка заревела.

Доможиров подмигнул сыну и в минуту самых жестоких упреков девицы Кривоноговой незаметно удалился. Но и в своей комнате он долго еще слышал, не без сердечного трепета, язвительные крики о том, что грех сироту обижать.

Полинька сидела за работой, не подозревая, что за нее происходит внизу жаркая ссора. Она немного похудела и побледнела; лицо ее, прежде веселое и беззаботное, теперь стало задумчиво. Услышав шаги на лестнице, она приподнялась, думая встретить Карла Иваныча, и очень удивилась, когда перед ней очутился горбун.

С приветливой улыбкой развязно подошел он к руке Полиньки.

– Извините, не обеспокоил ли я вас?

– Ничего-с, сделайте одолжение… Не угодно ли садиться?

Она подвинула стул. Борис Антоныч тотчас же воспользовался им. Сидя, он казался еще меньше; горб его стал заметнее, ноги не доставали до полу. Но он ловко уселся и начал так:

– Як вам, Палагея Ивановна, с маленькой просьбой…

– Очень приятно, – перебила Полинька, успокоенная развязным видом горбуна. – Что вам угодно?

– Если вы только не заняты, я вас попрошу сшить мне халат… из тармаламы; я, знаете, люблю хорошие вещи.

Полинька покраснела и замялась.

– Извините меня… я никогда не шила халатов: слишком велика работа… у меня места мало.

– Мой халат немного места займет, – заметил горбун с тихим, добродушным смехом.

Он смеялся на собственный счет.

– Все равно… да я никогда не шила!

– Что делать, что делать! Не шили, так и толковать нечего… Вот еще я хотел было просить вас обрубить мне платочки и меточку кстати положить, – говорил горбун, вынимая из кармана сверток. – Я, знаете, человек холостой, одинокий, судьба невзлюбила меня и обрекла…

Он не договорил и тяжело вздохнул. Лицо его омрачилось. Полинька была расположена к участию и теперь, больше чем когда-нибудь, сочувствовала всякому горю, особенно одиночеству. Ей живо представилось положение человека, лишенного возможности нравиться женщине, обреченного вечному одиночеству.

– Извольте, – ласково сказала она, принимая платки. – Платки я могу обрубить. Завтра же будут готовы.

– Вы сами изволите занести работу? – равнодушно спросил горбун.

– Я? нет-с! Я никогда своей работы не отношу.

– Как же? неужели все к вам ходят за нею? – с язвительной усмешкой спросил горбун. А,

– Нет, я мужчинам не отношу сама, – быстро отвечала смущенная Полинька.

– А, а, а! так вы боитесь ко мне… хе, хе, хе!

И горбун с наслаждением любовался вспыхнувшим лицом Полиньки.

– Как можно! – возразила она обиженным тоном.

– Как же вы всем сами относите работу, а мне не хотите…

– Я никогда не шила мужчинам… впрочем, я вам пришлю.

– Нет, не надо, – с испугом сказал горбун. – Не беспокойтесь, – продолжал он спокойнее. – Я лучше сам зайду, если только вы позволите.

Он встал со стула, поклонился и снова сел.

– Очень хорошо-с; они завтра будут готовы.

– Не спешите: я подожду, вот мне халат нужнее был: дело немолодое, согреться иногда хочется… хе, хе, хе!.. Полинька готовилась оправдаться, но горбун легким наклонением головы дал ей знать, что совершенно покоряется невозможности, и круто спросил:

– Вы одни изволите жить?

– Одна-с, – отвечала Полинька, обрадовавшись перемене разговора.

– Что изволите платить?

– Двадцать рублей.

– С дровами?

– С дровами.

– Дорого-с, – положительно сказал горбун, осматривая комнату. – А хозяйка хорошая? знаете, иногда потому платишь дороже.

– Да… – отвечала Полинька, не спеша похвалить свою хозяйку.

– Впрочем, знаете, оно, с одной стороны, и недорого, – заметил горбун, продолжая рассматривать комнату. – Жильцов, кроме вас, нет?

– Нет, я одна. Ах, да! еще внизу башмачник живет.

– Непьющий?

– О, как можно! – с живостью возразила Полинька и покраснела, спохватившись, что горбун совсем не знал Карла Иваныча.

Горбун нахмурил брови и пристально посмотрел на нее.

– Вы, может быть, знакомы с ним? – спросил он.

– Да, я его очень давно знаю! – свободно отвечала Полинька.

– Хорошо, что так, а то, знаете, мастеровой народ такой грубый… ругается, дерется.

– Нет…

– Я понимаю, – перебил горбун, – что если он человек хороший, так не станет буйствовать. А то, к слову, я знавал, уж правда давненько, одну старушку, которая жила на квартире, вот как и вы. Раз ночью слышит она, копошится что-то близехонько; повернула голову, глядь – у кровати стоит мужик с огромным ножом и смотрит на нее. Старушка вскрикнула; он зажал ей рот и поднес нож к самому горлу, да и говорит: "Ну, старуха, скорей говори, где у тебя спрятаны деньги?" Она молчит; он опять: "Говори, а не то молись…" и занес нож.

– Ах! – вскрикнула Полинька.

– Он занес нож, а старуха хоть бы пикнула, и даже не шевельнулась…

– Верно, умерла? – торопливо спросила Полинька.

– Позвольте… Как хотите, но когда нож у горла, какой человек не закричит! Даже и мужику показалось чудно, что старуха молчит; нагнулся к ней: она не дышит.