Три страны света - Страница 35

– А как он забрался к ней? верно, она жила внизу?

– Нет, во втором, как и вы.

– Впрочем, я тоже невысоко живу, – сказала Полинька и невольно измерила расстояние.

Горбун продолжал:

– Утром хозяйка постучалась к старушке: не подает голосу. Ей стало страшно, думает человек старый, долго ли до беды? сегодня на ногах, а завтра на столе! Вот она кинулась за доктором, за полицией… Сломали дверь: старуха лежит без языка, глаза налились кровью, – и все на дверь смотрит. Так она пролежала двои сутки. Все стонет, на дверь указывает; слезы так и катятся по желтому лицу. Жаль ее стало доктору! – Надо, – говорит, – посмотреть, чего ей хочется, – и пошел к двери. Старушка чуть не соскочила с кровати, замычала, как зверь, и начала биться. Доктор спросил: – Кто живет за дверью? – "Сапожник, батюшка!" – отвечала хозяйка. – Смирный ли человек? – "Очень, батюшка; около масляницы год будет, как живет, – никаких кляузов нет за ним". Доктор подумал, подумал, да и велел привести сапожника. Долго ждали его, наконец пришел. Доктор сел у кровати больной и позвал сапожника; тот не подходит; доктор прикрикнул: нечего делать, подошел, только все стыдится, точно ребенок. Доктор перевернул старушку, чтобы она могла видеть сапожника. Увидела – да как затрясется, замычит, забьется, – просто со страху все вздрогнули! Сапожник побледнел, покачнулся. Доктор ударил его по плечу, да и сказал: "Душегубец!.." Сапожник так и присел и завыл: "Виноват! окаянный попутал меня, грешного. Всего беленькую ассигнацию нашел!" – Да что тебе за охота пришла красть? – спросил доктор. "А, – говорит, – и сам не знаю; услышал как-то от хозяйки, что старуха деньги копит, меня и начало мучить: украдь да украдь! Так вот, покою ни днем ни ночью нет, работа не спорится. Я, – говорит, – ночи напролет простаивал у дверей: все слушал, спит она или нет. А в одну ночь так, – говорит, – пришло тяжело, словно кто душит; я, – говорит, – и решился, нож взял только постращать…" Все рассказал сапожник у кровати старушки, а старушка тут же богу душу отдала.

– Как страшно! – сказала Полинька. Лицо ее было угрюмо, брови нахмурены.

– Да-с, не всегда хорошо иметь жильца, – заметил горбун, довольный впечатлением, которое произвел на нее, – и долго он смотрел на задумчивое личико Полиньки; наконец его огненные, проницательные взгляды начали конфузить ее.

– Извините: засиделся! – сказал он и встал.

Полинька с радостью встала тоже.

– Я завтра пришлю вам платки.

– Зачем же, зачем? я сам приду, если позволите. А вы извините, что засиделся; я, знаете, человек одинокий: рад, с кем случится поболтать. Прощайте, извините!

И горбун учтиво подошел к руке Полиньки.

Полинька не очень охотно подала ее и поспешно выдернула, почувствовав прикосновение его губ. Запирая за собою дверь, он бросил на нее такой проницательный, долгий и странный взгляд, что она испугалась, но скоро сама улыбнулась своему пустому страху и занялась платками горбуна.

Тихо, как кошка, вошел горбун в кухню к хозяйке, Не замечая его прихода, девица Кривоногова продолжала мыть чашки и ворчать: "Чего доброго, и он посватается; да нет, не бывать этому!.." И она стукнула чашкой по столу, отчего Катя и Федя, торопливо допивавшие холодный чай свой, оба разом вздрогнули.

– Позвольте узнать, нет ли у вас комнаты внаймы? – громко и резко спросил горбун.

Незнакомый, неожиданный голос так испугал хозяйку, что она пошатнулась, а потом начала креститься.

Она, кажется, совсем забыла о горбуне и смотрела на него с изумлением.

– Нет ли комнаты внаймы? – повторил он.

– Все заняты! вы разве видели билет на воротах? – с сердцем отвечала хозяйка.

– Так-с… я мимоходом спросил… славные комнаты, и дешево.

– А вы почем знаете? – спросила хозяйка несколько мягче.

– Я сейчас был у вашей жилицы: так она сказывала…

– А вы изволите ее знать? она вам знакома?

– Не ваши ли деточки? какие хорошенькие! – заметил горбун, не отвечая на вопрос.

– Нет-с, на хлебах держу, за такую малость, что, право, не стоит и возиться; да, знаете, сердце у меня такое доброе.

И хозяйка просияла; она готовила своему сердцу страшные похвалы в виде упреков; но горбун помешал ей вопросом:

– Не вашего ли супруга я имел удовольствие видеть за чаем?

Лишенное возможности бледнеть, лицо девицы Кривоноговой покрылось фиолетовыми пятнами.

– Нет-с, – отвечала она с презрением, – это поручик, мой сосед… я девица.

Горбун пристально посмотрел на девицу и, не сводя с нее глаз, спросил:

– От маменьки домик достался?

Девица Кривоногова немного смешалась, но скоро оправилась и смело отвечала:

– Нет-с; я, знаете, трудилась в молодости, и, можно сказать, трудовой копейкой приобрела дом.

– Гм! – произнес протяжно горбун и, придав своему лицу равнодушное выражение, как будто мимоходом спросил: – А жильцы у вас давно живут?

– Какие-с?

– Башмачник?

– Как бы сказать, не солгать, дай бог память… да, точно: другой год пошел.

– Хороший жилец?

– Ничего, платит аккуратно… да ведь немец, – прибавила хозяйка, давая заметить, что аккуратность платежа не есть в нем достоинство.

– А, а! так он немец?

– Да.

– А жилица хорошо платит?

Хозяйка слегка вздрогнула. Ревнивая злость снова проснулась в ней, – она не знала, что отвечать.

– Разумеется! – я ведь потачки не дам, гулять не позволю, дом свой не осрамлю, – сейчас вон, чуть что увижу!

И хозяйка грозно качала головой.

– А давно живет?

– Тоже год с небольшим, – я это помню хорошо. Она прежде переехала, башмачник потом. Он, знаете, прибавил мне на квартиру; а прежде в ней жил какой-то дворянин, не служащий, бедный такой, больной и азартный; я давно зла на него была и говорю ему, что мне нужна самой квартира. Он ну кричать, браниться: я, говорит, больной, в полицию пожалуюсь, доктор мне велит дома сидеть. А мне-то что за дело? сами посудите.