Три страны света - Страница 76


К оглавлению

76

– Мальчик!

Является мальчик.

– Подведи его сюда!

Мальчик подводит повара к столу.

– Видишь? – говорит старичок и показывает повару язык.

– Вижу-с.

– Белый?

– Белый-с.

– Как снег?

– Как снег.

– Что мне с тобой сделать? – спрашивает старичок.

Максим молчит.

– А?

– Не знаю, судырь.

– Как думаешь?

– Не знаю-с.

Долгое молчание.

– Ступай! – говорит старичок, – да положи у меня еще раз грибов!!!

Максим поспешно уходит.

– Мальчик! – кричит старичок.

Входит мальчик.

– Который час?

– Половина осьмого, – докладывает мальчик.

– Ух! – говорит старичок и с отчаянием опускает голову на подушку.

Тишина. Старичок снова начинает себя ощупывать, повторяя: "Отравил! совсем отравил, разбойник! и желудок тяжел, и под ложечкой колет… уж не принять ли пилюль? не поставить ли мушку?.."

– Мальчик!

Является мальчик.

– Энгалычева подай!

Мальчик приносит несколько старых книг в серо-синей бумажной обертке.

– Очки!

Надев очки, старичок читает. По мере чтения лицо его делается беспокойнее. Наконец в волнении он начинает читать вслух:

– "При ощущении тяжести в животе, урчании…"

Старичок прислушивается к своему животу. "Урчит! урчит!" – восклицает он с ужасом и продолжает читать:

– "…боли под ложечкой, нечистоты языка, позыву к отрыжке…"

Старичок насильственно рыгает. "Так, и отрыжка есть!" – говорит он.

– "нервической зевоте…"

"Ну, зевота страшная целый вечер! – восклицает пугливо старичок и потом с наслаждением зевает несколько раз сряду, приговаривая беспокойным голосом: – Вот и еще! вот и еще!.."

– "…жару в голове, биении в висках…"

Старичок пробует себе голову. "Так и есть: горяча! Ну, биения в висках, кажется, нет, – говорит он, пробуя виски. – Или есть?.. да, есть! точно, есть!.. Прошу покорно… начинается тифус, чистейший тифус… Ай да грибки! угостил!.. Не поставить ли хрену к вискам? или к ногам горчицы?.. а не то прямо не приплюснуть ли мушку на животе?.." Кричит:

– Мальчик!

Является мальчик.

– Скажи повару… нет, поди, ничего не надо.

"Лучше подожду, – говорит старичок, – пока начнется… Вот и Энгалычев пишет: не принимать решительных средств, пока болезнь совершенно не определится".

Старичок закрывает глаза и ждет. Проходит минут десять. "Начинается… или нет? – говорит он, приподнимаясь; и вся фигура его превращается в вопросительный знак, он прислушивается к своему животу, пробует себе лоб‹ виски, живот… – А, вот началось! началось! – кричит он так громко, что мальчик в прихожей вздрагивает и просыпается… – Нет, ничего, – продолжает старичок тише и спокойнее. – Лучше я чем-нибудь займусь, так оно тем временем и начнется… определится… тогда и меры приму… А чем бы заняться?.. А!.."

– Мальчик! – кричит старичок.

Является мальчик.

– Ты что делаешь?

– Ничего-с.

– Который час?

– Тридцать пять минут девятого.

– Тебе хочется спать?

– Хочется.

– И если тебя пустить, ты вот сейчас и заснешь?

– Засну-с.

– Поди вон.

Мальчик уходит. Старичок закрывает глаза и делает усилие заснуть. Но усилия его напрасны.

– Сонуля!

Является мальчик.

– Подай Удина.

Мальчик приносит книгу. Старичок берет ее и через минуту оставляет… "Вот и Удин, – говорит он, – советует не принимать решительных мер, пока болезнь не определится…", затем им овладевает неестественная зевота. Он зевает с вариациями и фиоритурами, вытягивая бесконечные: "а-а-а-а о-о-о-о у-у-у-у…"

– Мальчик!

Является мальчик.

– Который час?

– Сорок три минуты девятого.

Тишина.

– Мальчик!

Является мальчик.

– Подай станок!

Мальчик приносит небольшой токарный станок. Старичок начинает пилить и строгать. Мальчик светит, стоя перед станком. Однообразное визжанье подпилка скоро убаюкивает его. Он спит, слегка покачиваясь. Наконец рука его ослабевает и раскрывается, подсвечник с резким звоном падает на пол. Мальчик вздрагивает, спешит поймать подсвечник и опять становится на прежнее место. Старичок поднимает голову и дает ему легкий щелчок. Снова раздается однообразное визжанье подпилка. Но через минуту старичок оставляет свою работу.

– Возьми прочь.

Мальчик уносит станок.

– Ты что видел во сне? – спрашивает старичок, когда он возвращается.

Мальчик, переминаясь, молчит, но старичок, уже не спрашивает – ни есть ли у него уши и слышит ли он, ни есть ли у него язык: он уж позабыл свой вопрос.

Он снова начинает зевать глухо, протяжно, убийственно…

Так проходит минут пять.

Старичок обращается к потолку: видит серых птиц, амуров и муз с арфами; к стене: видит желтое пламя, а над ним черный ус дыма, то сокращающийся, то вырастающий почти до потолка; видит нагорелую шапку светильни, которая то черна, то вдруг покраснеет, то вместе и красна и черна… Апатия, глубокая апатия выражается на лице старичка. Он обращается к самому себе: снова прислушивается к своему желудку, ощупывает себя до последнего ногтя; заглядывает то в Энгалычева, то в Удина, требует еще медицинскую книгу, известную в доме под именем Пекина, читает… Беспокойство, заснувшее на минуту, снова с страшною силой пробуждается в нем: лицо его покрывается смертельной бледностью.

– Мальчик! – кричит он.

Является мальчик.

– Спроси у Анисьи шпанскую мушку и глауберову соль… да скажи Максиму, чтоб приготовил шесть горчишников самых крепких… Пусть затопит плиту, чтоб был огонь, если понадобится припарки ставить.

Но благодетельный голос еще не совсем замер в душе его. Отдав приказание, старичок во второй раз тотчас же отменяет его.

76